Коммерциализация науки: необходим ли кодекс поведения?

Не нужно быть марксистом, чтобы признавать, что сегодня трансформация эко­номической базы бывшего Советского Сою­за оказывает огромное воздействие на раз­личные стороны общественной жизни. Хотя духовный, идеологический и политический кризис вызывает определенные перемены в жизни ученых, экономический хаос ставит перед нами наиболее насущные и злобо­дневные вопросы. На протяжении долгих лет мы могли заблуждаться, полагая, что наш поиск истины может идти независимо от повседневных экономических проблем, и, хоть зачастую доступ к исследователь­ским материалам был сильно ограничен, это было вызвано не экономическими со­ображениями и тем более не проблемами выживания. Теперь это заблуждение — а оно всегда было заблуждением — развея­но, и мы сталкиваемся с запутанным и сложным переплетением   экономических, научных и этических вопросов, которые мы подчас не в состоянии понять. Так же как развитие капитализма уничтожило «мораль­ную экономику» средневековой Европы, так и сейчас эти перемены грозят изменением нашей профессиональной жизни. Подобные вопросы появились в нашей повестке по крайней мере семь лет назад, но мы обра­тили на них внимание с большим опозда­нием. Потребуется время для того, чтобы дать ответы на этические вопросы, и мы должны быть признательны AAASS и ее публикациям за то, что она первой обра­тилась к этой проблематике.

Распад России идет быстрее, чем наша способность реагировать на него, поэтому решения этических проблем также следует вырабатывать на ходу. Большинство архи­вов, библиотек и институтов получают лишь незначительную часть своего прежнего бюд­жета, что стимулирует их переход на само­финансирование.    (Так,      например, РЦХИДНИ, бывший Центральный партий­ный архив в Москве, получил в 1992 г. только 25 % ассигнований прежних лет.) Сталкиваясь с огромным долгом, распадом промышленности и дефицитом практически во всем, русское правительство вынужде­но уделять меньше внимания научной и культурной жизни. Поэтому для различных организаций та или иная форма коммерциа­лизации стала вопросом жизненной необ­ходимости. Вопрос лишь в том, какая ком­мерциализация и на каких условиях? К со­жалению, реальный контекст таких размыш­лений суров, он не дает нам достаточного времени для постановки и всестороннего решения этих вопросов философами.

Ситуация отчаянная. Специалисты и со­трудники русских культурных организаций работают за унизительно низкую зарплату, которую, к тому же, часто не выплачивают вовремя. (Одна сотрудница архива сказала мне, что ее месячного заработка хватает лишь на то, чтобы накормить кошку.) Оборудование стало невероятно дорогим (или его можно купить только за валюту), что делает невозможным его приобретение. Сюда входят книги, лампочки, канцеляр­ские принадлежности и бумага различного формата. Микрофильмирование и другие мероприятия по сохранению фондов практи­чески оставлены. Многие организации ис­пытывают затруднения в отоплении, часто выключают освещение, и не как раньше

102

из-за боязни пожара, а потому что электри­чество и электрические лампочки стали очень дороги. Многие документы не ката­логизированы, не сохраняются должным об­разом и разрушаются. Существует реальная возможность того, что институты и орга­низации могут закрыться и бесценные ма­териалы будут потеряны. Эта проблема не имеет ничего общего с дезорганизацией или недостаточной квалификацией, она вызвана чисто экономическими причинами. Квали­фицированные   и   преданные   своему делу русские специалисты продолжают ра­ботать подчас даже без зарплаты. Это поистине труд людей, посвятивших себя своему делу, но без оборудования, мате­риалов и оплаты такая работа не может продолжаться вечно. Сложилось чрезвы­чайное положение.

Официальные инициативы сотрудниче­ства породили пока лишь огромное число конференций и поездок для русской бю­рократии, передвижные выставки архивов и контракты с западными издательствами. Некоторые из последних не предусматрива­ют ограничение доступа и заключены не­посредственно с архивами, предоставляя тем самым необходимую им валюту. Другие заключались на различных уровнях и за­частую включали таинственные финансовые условия. Оставшиеся без копейки русские архивисты и директора институтов открыто выражают сомнение в том, что они получат хоть что-то от сделок, доходы от которых идут либо государственным организациям, либо, как в одном случае, «ассоциации ветеранов» КГБ.

Развал экономики создал благоприят­ную почву для деятельности людей недобро­совестных (или просто отчаявшихся) как в СССР, так и на Западе. Некие западные издатели, размахивая пачкой долларов, тре­буют от архивистов, чтобы их «приобре­тения» документов были закрыты для дру­гих. Администрация, впадая в панику или в поисках наживы, вымогает взятки или неве­роятную «плату за пользование» за обычные библиотечные услуги. Во второй половине 1992 г. я лично наблюдал ряд настора­живающих и даже отвратительных прояв­лений экономического кризиса. В одном ар­хиве требовали пять долларов за стра­ницу ксерокопии (потому что другой аме­риканец заплатил подобную сумму); в дру­гом месте сотрудник архива требовал дол­лары за предоставление документов в чи­тальный зал для американца. В другом архиве представитель европейского изда­тельства выносил документы, спрятанные под рубашкой, из здания архива, а на лестничной клетке сотрудник архива пред­ ложил оригиналы архивных документов за авиабилет.

Некоторые ученые предлагают принять официальный кодекс профессиональной эти­ки, который контролировал бы поведение в новой ситуации. Другие настаивают на том, что мы должны избегать финансовых или материальных связей с учеными и инсти­тутами в России, так как такие отно­шения могут порождать ложные ожидания там и в дальнейшем осложнить положение других западных коллег. В этих сообра­жениях содержится больше, чем крупица истины, и они заслуживают серьезного рассмотрения.

Существующие кодексы, такие как уни­верситетские правила поведения ученых и исследователей при работе с людьми, не­применимы в данной ситуации. Они раз­рабатывались не для ситуаций, когда уче­ные буквально голодают, институты распа­даются, а объекты исследования и источни­ки находятся в опасности. На самом деле профессиональные правила были бы очень желательны, хотя ясно, что нам потребуется приспособить их к современной ситуации.

• По всей видимости, такие правила, ре­гламентирующие этические нормы поведе­ния обеих сторон — в принципе отнюдь не плохая идея. Они могли бы закрепить прин­ципы открытого и равного доступа, соответ­ствующую плату за услуги и ксерокопи­рование и приемлемые принципы сотрудни­чества. Впрочем, даже если мы согласимся с тем, что профессиональные правила — неплохая идея (и забудем на время то, что ни западные корпорации, ни бедствующие русские служащие не будут их соблюдать), мы должны согласиться с тем, что написание таких правил и внедрение их в жизнь проблематично из-за традиций, представле­ний и интерпретации подобных правил.

На первый взгляд, вопросы профессио­нальной этики кажутся простыми. Практи­чески все согласны с тем, что покупка до­кументов, попытки обеспечить привилеги­рованный доступ за взятки или «плату за пользование», коммерческие сделки, огра­ничивающие или препятствующие свобод­ному доступу к документам — все это не­справедливо и недостойно. В идеальном ми­ре можно было бы ограничиться твердым заявлением о необходимости открытого, рав­ного и взаимного доступа. Однако традиции разных стран затуманивают этот принцип. В России никогда не было традиции от­крытого доступа общественности к различ­ным материалам. Даже сейчас каждое уч­реждение рассматривается как «дом», уп­равляемый «хозяином», личное поместье ди­ректора. В этих условиях личные связи сним или его окружением намного важнее, чем любые инструкции, какими бы демо­кратичными они не были в вопросе доступа. Директора архивов и сотрудники универси­тетов все еще предпочитают «своих» ино­странцев другим, которых они не знают. А так как доступ к документам все еще часто зависит от доброй воли директора, возможности доступа были и остаются раз­личными. Я слышал, как русские чиновники в наиболее грубом проявлении этой феодаль­ной системы спорили по поводу того, кто будет иметь «право первой ночи» с тем или иным иностранцем. В любом случае, все в России зависит от личностей, как, впрочем, было в России всегда.

Даже для нас открытый и равный до­ступ также имел свои скрытые ограничения. В реальности деньги для путешествий, фон­ды на исследования не всегда распреде­ляются справедливо и зачастую зависят не от заслуг. Престижный университет и могущественный научный руководитель по­могают здесь так же, как и там. Из-за этих факторов любое заявление об открытом доступе должно быть реалистичным и надо воздерживаться от лицемерных и гипербо­лизированных замечаний.

Во-вторых, трудно представить как та­кое определение этических принципов могло бы охватить любую ситуацию, или хотя бы наиболее типичные ситуации в России. Как составить такие правила? Неопределенная область в этом случае будет существенно больше, чем зоны явно порочного и явно безупречного поведения, и даже среди по­рядочных людей могут возникать разногла­сия о том, что правильно и неправильно. Понятно, что давать взятки плохо. Но можно ли осуждать человека, передавшего своему коллеге компьютер для совместного иссле­дования? Плохо ли принимать помощь от влиятельных знакомых? И виновен ли уче­ный, передающий архиву качественную бу­магу, купленную за валюту, для ксероко­пирования, если после этого он (или она) получит копии быстрее остальных? Говоря, что такие вещи здесь более распространены, потому что это Россия, не означает, что мы за особую снисходительность к «рус­ской профессиональной этике». Но это озна­чает, что жесткие запреты всего, что может так или иначе «поднять планку» для дру­гих иностранцев, в действительности будут препятствовать сотрудничеству и культур­ной помощи.

В-третьих, при составлении профессио­нальных правил возникает проблема автор­ства. Кто должен их написать? Следует ли «нашей стороне» в лице AAASS или какой-либо иной организации предложить основ­ные положения и путеводную нить? Если да — нужно избегать менторского тона и не создавать впечатления личной заинтересо­ванности. Проповедь морали из наших ком­фортабельных и хорошо обогреваемых ба­шен из слоновой кости, адресованная нашим голодающим коллегам, может привести к обратным результатам или даже вызвать осуждение. Кроме связанных с этим патер­нализмом и, возможно, лицемерием, наши слушатели подобных наставлений, заранее полагающие, что наша система, как и их, действует на основе личных связей, могут увидеть в наших возвышенных заявлениях о равенстве неискренность и даже расчетли­вый эгоизм. Наши русские коллеги законно гордятся своей культурой и страной и многие из них традиционно подозрительны по от­ношению к нашей. Любое определение прин­ципов должно быть сформулировано таким образом, чтобы исключить проявление лич­ной заинтересованности или культурного империализма. Кроме того, имеем ли мы право указывать русским, как они должны поступать со своими архивами и регули­ровать доступ к ним? Готовы ли мы поучать наших коллег, говоря им, что они никогда не должны соглашаться на помощь в форме личных договоров (даже если эта помощь не связана с какими-либо ограничениями или привилегиями), прежде чем вышестоящие организации примут общие программы? Лю­бые установка или правила должны учи­тывать поистине отчаянное положение в сегодняшней России. Хотим ли мы говорить русским ученым и организациям, что они должны в очередной раз гордо погибать, продолжая размахивать флагом этической непорочности? Мы скорее должны бросать им спасательный круг, чем Библию.

В самом деле мы должны больше ду­мать о том, как передать ресурсы учрежде­ниям культуры, и меньше о том, как это не делать. Культурное наследие России и быв­шего СССР в опасности. Нет ничего плохого в разработке и публикации общих правил поведения или заявления о принципах, но для того, чтобы стать эффективным, этот документ должен быть очень тщательно со­ставлен. (Поистине, процесс разработки и обсуждения такого документа может быть более полезным для дела, чем сам доку­мент.) В любом случае я предложил бы два общих принципа такого заявления. Во-первых, если документ не будет разра­ботан совместной группой «восточных и западных» ученых, он может лишь пред­ставлять наши точки зрения и подходы, отнюдь не предписывая чего-либо нашим русским коллегам. Во-вторых, в нем должен быть подчеркнут принцип открытого и равного доступа к ценностям культуры, без жестких установок, которые могут вскоре устареть или привести к обратным резуль­татам. Независимо от того, составим ли мы такой документ или нет, я уверен, что наши действия должны подтвердить принципы сотрудничества и помощи русским кол­легам и учреждениям в пределах про­фессиональных этических норм поведения. Как и в других аспектах жизни, каждый ученый сам определяет для себя, что этично, а что нет.