По мнению Н.И. Колодиной, «категориальный аппарат индивида представляет собой сложную сеть, имеющую начало в названии [выделено нами. – Е.Ж.] и выделении объекта из класса предметов. Таким образом, функции категории отражают функции языка, поскольку одной из важнейших функций человеческого языка является функция категоризации внешней действительности, которая обеспечивает процесс познания. Называя ту или иную вещь, мыслящий субъект осуществляет операцию наложения её признаков или свойств на признаки и свойства уже известных и зафиксированных в языке фрагментов действительности» [Колодина 2001: 71 – 72].
Собственный языковой опыт, наблюдения за речью других носителей русского языка демонстрируют, что для обозначения принадлежности того или иного субъекта к Востоку, как правило, используются слова, именующие лицо по национальности: например турок, таджик, индус, китаец и т.д. Однако, как нам кажется, такое словоупотребление возможно в ситуации, когда говорящий точно знает национальность того, о ком говорит. А если не знает? Какими лексическими средствами располагает современный русский язык для обозначения людей, имеющих отношение к Востоку? Наши вопросы подкрепляются существованием в языке лексем северянин «житель, уроженец севера» [Ожегов 2005: 696] и южанин «уроженец, житель юга» [Ожегов 2005: 891], в то время как аналогичные лексемы *восточанин или *западнянин отсутствуют. Совершенно очевидно, что мы сталкиваемся с существованием в русском языке лакуны.
Г.В. Быкова определяет лакуны как «виртуальные семантические единицы (существующие в потенции, на границе есть/нет), как кванты, сгустки смыслов (означаемые в ожидании своих означающих), как кристаллы информации, рассеянные в семантическом пространстве и, по мнению И. Пригожина, способные к самопорождению. Выделить, оформить (упаковать) и закрепить смысловой сгусток можно либо словом или устойчивым словосочетанием (заполнение лакун), либо расчленённым наименованием (компенсация лакун), которое распадается сразу после акта коммуникации и, следовательно, для хранения (консервации) смысла непригодно: лакуна остаётся в виде «значимого нуля», «нулевой лексемы» [Быкова 2001: 153].
Анализ словарных толкований лексемы восточник показывает, что исторически это слово обозначало «обитателя, уроженца восточных стран» [Востоков 1858, 1: 70; Орлов 1884, 1: 536; Старчевский 1899: 116]. Причём, скорее всего, своим появлением оно обязано церковнославянскому языку, поскольку приводится либо со стилистической пометой церковное, либо в словарях церковнославянского языка [Словарь церковно-славянского и русского языка 1847, 1: 165; Даль 1996, 1: 251; Дьяченко 1900: 97] и, по-видимому, имело ограниченную сферу употребления – религиозный дискурс. Более того, «Словарь русского языка XI – XVII вв.» под редакцией С.Г. Бархударова включает слово восточанин «житель, выходец из восточных стран» [Словарь русского языка XI – XVII вв. 1976, 3: 62].
В «Полном филологическом словаре» А.И. Орлова отмечены следующие значения слова восточник: «1) Уроженец востока; 2) Приверженцы ко всему восточному; 3) Исследователи востока» [Орлов 1884, 1: 536]. В более поздних по времени толковых словарях русского языка значение «обитатель, уроженец востока, восточных стран» у лексемы восточник не зафиксировано, как не встретилось и значение «приверженец всего восточного». Единственное исключение – лингвоэнциклопедический словарь В.С. Елистратова «Язык старой Москвы», где восточник толкуется как «восточный человек, «лицо южной национальности» (П. Боборыкин и др.)» [Елистратов 1997: 97], но в данном случае речь идёт о территориально ограниченном употреблении исследуемого слова.
Позднее восточник развивает значение «студент факультета восточных языков» [Словарь русского языка Императорской Академии Наук 1895, 1: 526 стлб.; Справочный словарь 1901: 287], которое с пометами разговорное или даже просторечное сохраняется, наряду со значением «учёный, занимающийся вопросами востоковедения, востоковед», на протяжении XX века [Ушаков 1996, 1: 377; БАС 1951, 2: 731 стлб.; МАС 1981, 1: 218; Большой толковый словарь русского языка 1998: 152; Ожегов 2005: 98]. Указанные значения встречаются только в литературном языке, о чём свидетельствует толкование употребляемого в северных диалектах слова встОчник «то же, что всток (во 2-м знач. – восточный ветер)» [Словарь русских народных говоров 2002, 5: 214].
Интересно, что некоторые словари, помимо лингвистического толкования значения лексемы восточник, приводят информацию энциклопедического характера, содержащую обыденные представления носителей русского языка об уроженцах Востока. Так, «Словарь русского языка, составленный 2-м отделением Императорской Академии Наук» под редакцией Я.К. Грота содержит следующий пассаж в словарной статье Восточный: «Восточный человек, уроженец юго-восточных пределов России, с известным оттенком юркости, хитрости и т.п. [выделено нами. – Е.Ж.]» [Словарь русского языка Императорской Академии Наук 1895, 1: 526 стлб.]. Здесь, как видим, сообщается не только о происхождении «восточного человека», но и о «ключевых», с точки зрения составителей словаря, чертах его характера.
П.Е. Стоян в «Малом толковом словаре русского языка», изданном в Петрограде в 1915 году, поясняет: «Восточный человек (шут.) – кавказец, крымец, перс, грек (чёрный как смоль [выделено нами. – Е.Ж.]» [Стоян 1915: 92]. В данном случае конкретизируется национальность «восточного человека» и указываются типичные внешние признаки, отличающие его, очевидно, от русских.
Приведённые примеры важны для нас по двум причинам. Во-первых, начиная со словаря Я.К. Грота лексикографические источники не включают значение «обитатель, уроженец востока» в толкование лексемы восточник, а используют описательное словосочетание восточный человек, что, на наш взгляд, свидетельствует об отражении в языке существующей – культурной, религиозной, духовной, исторической и т.д. – дистанции между русскими и «лицами южной национальности», т.е. о восприятии уроженцев Востока как Других. Во-вторых, выделенные в качестве характеризующих особенности характера (юркость, хитрость) и внешности (чёрный как смоль) выражают сложившиеся в сознании носителей русского языка стереотипы, которые, как будет показано ниже, мало изменились за сто лет.
В этой связи представляется интересным эксперимент, проведённый Л.В. Сахарным ещё в 60-е годы в одном из сибирских сёл. В качестве испытуемых в опыте приняли участие пожилые деревенские жители. Им были заданы следующие вопросы:
- Кто на Севере живёт?
- Кто на Востоке живёт?
- Кто на Памире живёт?
На первый вопрос испытуемые отвечали без промедления: на Севере живут кочевники, оленеводы, остяки, чукчи и т.д. Обитатели Сибири прекрасно знали названия профессий и народностей своих соседей.
На второй вопрос аналогичного ответа старики дать не могли: телевизор ещё не проник в глухие сибирские деревни, и потому жителей Востока деревенские старожилы просто не знали. Однако само слово «восток» испытуемым было известно хорошо. Поэтому они, отвечая, чаще всего составляли новое слово – «восточник».
Наконец, третий вопрос поставил участников эксперимента в тупик: сибирские старожилы никогда не слышали слова «Памир» и, естественно, не знали, что оно обозначает. Поэтому они, как правило, вообще отказывались от ответов.
В результате эксперимента Л.В. Сахарный приходит к выводу о том, что новое слово в речевой деятельности возникает в том случае, когда говорящий понимает предназначение предмета или сущность явления, но не имеет готового синонима к их развёрнутому описанию [Сахарный 1983: 133; Горелов, Седов 1997: 41 – 42].
