Вопрос рыночного «предложения» в области новых исследовательских возможностей в бывшем СССР — лишь часть проблемы. В этой работе я остановлюсь на некоторых проблемах, поднятых в связи с поведением западных покупателей, и сконцентрирую внимание преимущественно на вопросах, связанных с архивами в постсоветском государстве. Пресса и другие средства массовой .информации способствуют развитию так называемой ментальности «золотой лихорадки», обнародуй сенсационные находки в архивах; кроме того, зарубежные издатели ведут борьбу за получение прав на публикацию таких находок, как дневники Йозефа Геббельса (из Российского государственного архива)*, материалы российской разведки по убийству Троцкого, берлинскому кризису 1961 г., кариб-скому кризису и другим «горячим» темам. Частые сообщения об открытиях в ведомстве генерала Дмитрия Волкогонова привлекают большое внимание; последний пример — требование признать Альджера Хис-са невиновным в шпионаже против Советского Союза, а затем отказ от этого требования. Политики в США и Европе также нагнетают атмосферу такими средствами, как недавняя кампания поиска следов американских военнопленных в СССР. То, что это произошло во время предвыборной президентской кампании и вовлекло одного из основных претендентов, показывает, как неакадемический подход часто приводит к хаосу и определяет условия научной работы в архивах. И здесь лица, играющие значитальную роль в отношениях между Россией и Соединенными Штатами, также обратились с просьбой (если не сказать, оказали давление) к организации Волкого-нова обнародовать последние архивные находки. Предъявленные претензии и требования были неразумными и малоплодотворными, учитывая физическое и финансовое состояние постсоветских архивов и то, до какой степени малое представление имеют даже сами работники архивов о том, что в них хранится. В течение многих лет, во время которых архивы находились под эгидой НКВД, очень мало ученых имело доступ к фондам и описям и многое оставалось вне досягаемости даже для самих работников архивов.
Что бы ни случилось, как, например, недавняя борьба за власть вокруг Ельцина, особенно в Министерстве иностранных дел, Министерстве обороны и службах разведки, интерес зарубежных ученых использовался в интригах одним или другим государственным деятелем для сохранения своего поста путем усиления, как ему представляется, эффективного зарубежного покровительства или, по крайней мере, связей, которые можно будет использовать в будущем. Кроме того, в контексте обвинений и встречных обвинений в сотрудничестве с различными секретными службами в Восточной Европе постсоветская политика почти во всех государствах бывшего Союза была отравлена вопросами вины и предательства. Дело Альджера Хисса и его последствия (см. публикации «New York Times» и «Nation») показывают насколько могут быть подвержены наши ученые и политики подобным обвинительным кампаниям. Здесь наше поведение также будет оказывать влияние на наших постсоветских коллег.
Давление из-за рубежа с целью получения, часто за валюту, сенсационных материалов —лишь часть проблемы; существует также давление из-за рубежа с целью предотвратить выдачу материалов, также мешающее нормальной работе постсоветских архивов в то время, когда финансовые проблемы сделали их незащищенными от подобного давления. Например, зарубежные правительства выступили с протестом против обнародования материалов, которые рассказывают о советском финансировании политических партий или раскрывают сотрудничество известных политиков с советскими гражданами, оказавшимися шпионами либо доносчиками. Неудивительно, что исследователям доступ к этим материалам закрыт. Кроме того, иностранные архивы заявляют права на так называемые «трофейные архивы», захваченные Советской Армией в последние месяцы второй мировой войны и позднее. Понятно, что у более состоятельных немцев и французов больше шансов получить подобные материалы, чем, скажем, у поляков (потерявших львиную долю своих разведывательных материалов), чехов или венгров. Как бы ни было несправедливо финансовое преимущество западноевропейских стран, неопределенный статус огромной части основного собрания делает нежелательным для работников архивов обнародовать документы, способные нарушить международные связи и уменьшить ожидаемую помощь Запада совместным проектам и публикациям.
Нас подстерегают и другие опасности, но и здесь некоторые из этих ловушек могут быть поставлены нашими коллегами. Множество проблем — следствие жадности и беспринципности западных специалистов, которые пытаются договориться об ограничении доступа к фондам обычно в обмен на компьютеры или просто деньги; в других случаях вступают в игру политические и идеологические союзы, заключающиеся между учеными и архивами, которые тоже заканчиваются ограничением других ученых, не разделяющих их политические взгляды. Подобные сражения уже возникали вокруг большинства публичных и хорошо финансированных предприятий: особенно консервативные ученые и комментаторы пытались оказывать давление на финансирующие организации с тем, чтобы отказать в финансировании проектов, в которых принимают участие историки-«ревизионисты». Будем надеяться, что это последний отголосок холодной войны, отравлявшей академическую атмосферу.
Крушение Советского Союза создало и другой ряд потенциальных проблем, которые начинают вступать в игру. Я имею здесь в виду то, что раньше называлось «национальным вопросом», принявшим сегодня новую форму. Некоторые украинские ученые сообщили о том, что им было отказано в доступе к архивным материалам в Москве, которые касаются вопросов российско-украинских отношений. Пока что трудно сказать, как широко распространена подобная практика и в какой степени она является отражением не столько антиукраинских настроений среди архивных работников, сколько предпочтением «валютных» иностранцев собственным исследователям; в любом случае, эти известия вызывают тревогу. Нетрудно представить, что иностранным специалистам, исследующим темы, по разным причинам нежелательные для нынешних правительств России, Украины и других государств-преемников СССР, могут отказать или ограничить доступ к архивам. Все постсоветские государства сейчас переписывают свою историю, и в значительной степени эта история — от России до Литвы и Узбекистана — формируется под влиянием разного рода националистических установок. Если некоторые ультранациона-листически настроенные ученые-эмигранты будут оказывать все большее влияние на своих коллег в постсоветских государствах, что особенно вероятно в тех случаях, когда у последних есть большая диаспора, их политические приоритеты и сведение личных счетов могут резко осложнить ситуацию для исследователей и архивистов.
Можно понять русских и других восточ-ноевропейцев, стремящихся в первую очередь переписать свою политическую историю после десятилетий «белых пятен» и фальсификаций, но менталитет «золотой лихорадки» также оказывает влияние на природу вопросов, исследуемых иностранными специалистами. В списке, представленном «экспертами по СССР» газете «Нью-Йорк тайме» в ответ на вопрос о том, какие темы они хотели бы исследовать в архивах, фигурировали старые клише типа: был ли дед Ленина евреем, перешедшим-»-B’православие? была ли у Ленина -любовная связь с Инессой Арманд? какой анекдот, рассказанный Осипом Мандельштамом, в результате привел к его смерти в лагерях? как умер Сталин? был ли СССР замешан в смерти президента Кеннеди? был ли отдан приказ КГБ болгарской разведке организовать убийство папы Иоанна Павла II? В то время как эти вопросы наверняка интересны читателям изданий типа «Нэшнл инквай-рер» (т. е. «желтой прессы».— Прим. перев.) или «Ю Эс Эй тудэй», они отражают падение научных стандартов и поворот к стряпне худших сортов исторической беллетристики.
Эти ответы также отражают некоторые тревожные тенденции, которые могут оказать серьезное влияние на академическую культуру, в которую сейчас вступают наши студенты и аспиранты. Во-первых, «архивное золотое дно» усилило интерес к советскому периоду и уменьшило интерес к предыдущим эпохам, особенно допетровской и XVIII в., и даже к годам поздней империи. Почти все сенсационные находки относятся к советскому периоду русской и восточноевропейской истории (1917-й и позже — в Российской империи, 1945-й и позже—в Восточной Европе). Во-вторых, исследования советского периода, благодаря нагнетанию интереса прессой, издателями и некоторыми учеными, концентрируются чересчур сильно на высших эшелонах власти. Конечно, в этой области есть много вопросов, на которые предстоит ответить, но не следует предавать забвению, возвращаясь к «кремлеведению», недавние серьезные достижения в области социальной, экономической, культурной истории, а также истории отдельных регионов, исследования, выходящие за рамки узкого интереса к московской элите. В-третьих, стремясь добраться до архивов как можно скорее, мы, похоже, забываем имеющуюся историографию, особенно некоторые ставшие классическими работы, исследующие эпохи революций, гражданских войн и межвоенные периоды. Мы возвращаемся из архивов, думая, что открыли Америку, а на деле часто (пусть и большим числом деталей) повторяем выводы наших предшественников, основанные на внимательном прочтении доступных материалов прессы и официальных документов. Как ни скудна историографическая традиция советского периода, особенно в сравнении с предыдущими эпохами, историческая наука не сможет продвигаться вперед, если мы будем пребывать в неведении по поводу достижений предшественников.
Частично эти тенденции объясняются сравнительно малым числом специалистов по советской истории, у которых есть настоящий опыт работы в архивах, но это не главная причина. Скорее, мы являемся свидетелями широко распространенного паралича критического исторического мышления. Во-первых, мы обращаемся к архивам с уверенностью в том, что истина лежит именно там и что она лишь нуждается в переработке в статьи и книги. Мы не только не выполняем своей обязанности учить студентов обращаться с историографическими материалами или уже имеющейся архивной справочной литературой (прежде всего созданной огромным трудом Патриции Грим-стед), мы также не поощряем наших учеников формулировать исследовательские вопросы. По крайней мере создается именно такое впечатление, когда бесчисленные доклады на конференциях и журнальные статьи полны захватывающего материала, но не формулируют никаких выводов и, похоже, были написаны с установкой, что представление новых архивных материалов — это все, что нужно для написания истории. Короче, доступ к архивам заменил воображение. Хочется задать вопрос: «Ну и что?»
Во-вторых, историки советского периода оказались загипнотизированными пением сирен бывшего Центрального партийного архива и сейчас молятся об открытии дверей архивов КГБ не только для горстки ученых, в основном из России, которые сейчас там работают. Несмотря на многочисленные предупреждения ведущих историков о том, чего не следует ждать и о том, что нас наверняка ждет множество пробелов (см. комментарии Роберта Конквеста в AAASS Newsletter и доклад Теренса Эммонса в Stanford Historian), мы продолжаем безоговорочно принимать то, что мы находим в архивах, за истину и отбрасывать то, что не найдено или было найдено в «менее значительных» архивах — как будто мы не живем в эпоху, когда, казалось бы, окончательно разрушена вера в архивный позитивизм. Непартийные архивы, как, например, архив бывшей Советской Армии, где мне довелось работать, а также национальные архивы за пределами Москвы пока что гораздо менее популярны, несмотря на потрясающе богатые материалы по множеству периодов и тем. Мы лишь укрепим «москвоцентристскую» и «партоцентрист-скую» версии истории, которые преобладали в нашей профессии по советскому периоду, если мы не будем активно поощрять наших учеников работать за пределами бывшей советской столицы. Это, конечно, будет означать необходимость большей языковой подготовки и больших горизонтов воображения. Здесь опять мы оказываемся не на высоте. Понятно, что у немногих исследователей есть достаточно архивного опыта по темам эпохи после 1917 г., и многие наши ученики быстро обгонят нас по знанию «прекрасного нового архивного мира», но мы должны предпринять коллективные усилия для поддержания высоких стандартов нашей научной дисциплины и не позволить наводнения журналов и издательств плохо написанными архивными исследованиями.