Объяснение мы находим в архитектонике повести, где происходит, если можно так выразиться, удвоение ситуации «текст в тексте»

Объяснение мы находим в архитектонике повести, где происходит, если можно так выразиться, удвоение ситуации «текст в тексте». Двое читают газету, в которой цитируется предсмертная записка Зангези: «Бритва, на мое горло!». Но под самый занавес Зангези появляется вновь на сцене, чтобы объявить о том, что он жив и что весть о его смерти – лишь «неумная шутка». Нелишне напомнить, что впервые голос Зангези в сверхповести звучит как раз в виде цитаты из его соб-ственной рукописи, которая была озаглавлена «Доски судьбы» – так же как и текст самого Хлебникова. 2-й прохожий говорит: «Обрывок рукописи Зангези». Если поставить здесь кавычки и вслед за Хлебни-ковым сдвинуть границы авторства читаемого текста, то ее автором вполне может оказаться ее же заглавный герой – Зангези.
Еще одно подтверждение правомочности подобной интерпретации – повод для мнимого самоубийства Зангези и реальный повод для беспокойства Хлебникова – «уничтожение рукописей злостными негодяями с большим подбородком и шлепающей и чавкающей парой губ». Известно, что, к примеру, Роберт Кук находит в этих приметах перифрастический портрет Маяковского и идентифицирует с послед-ним обоих негодяев, делая (очевидно, вслед за П.Митуричем) катего-ричный вывод: «Зангези / Хлебников убил себя потому, что Маяков-ский уничтожил его манускрипты»27. Вряд ли можно согласиться с подобным выводом.
Центральной темой сверхповести становится сам ее текст. Зангези хочет проделать ту же шутку, которая не удалась Смеху, – «сорвать цветы с своей могилы». И это ему вроде бы удается: он воскресает как персонаж потому, что продолжает писать как автор. Фраза: «Зангези жив» – двойной перформатив. И если идентифицировать «злостных негодяев» с Крученых и Бурлюком (следуя проведенным выше типо-логиям) и тех, в свою очередь, с Двумя читателями газеты (при сохра-нении аллюзии на двух евангельских свидетелей воскресения Иису-са28), то итоговый выход Зангези на сцену вполне можно расценить и как смех над своими обидчиками. Хотя справедливости ради заметим, что как раз этим поэтам мы обязаны сохранением многих текстов Хлебникова. Тем не менее мнительность последнего была не совсем безосновательна (см. его «Открытое письмо»29 и «Вопрос в простран-ство»30).
Впрочем, в последних словах Зангези звучит и автоирония, по-скольку попытка победить смерть заведомо утопична. Но эта «неум-ная шутка» (она же – «за-умная») нечто гораздо большее, чем пред-смертный всхлип. Смех у Хлебникова всегда противостоит смерти, но и жизни он тоже не равен31. Это знак инобытия. Смех трансценден-тен. И поэтому в конце сверхповести стоит: «Продолжение следу-ет»32.